Неточные совпадения
Учитель очень внимательно
глядел на разговаривающих и, как только замечал, что они были готовы усмехнуться,
в ту же минуту открывал
рот и смеялся с усердием.
Он представлял смешную фигуру, раскрывши
рот и
глядя неподвижно
в ее ослепительные очи.
Она взяла хлеб и поднесла его ко
рту. С неизъяснимым наслаждением
глядел Андрий, как она ломала его блистающими пальцами своими и ела; и вдруг вспомнил о бесновавшемся от голода, который испустил дух
в глазах его, проглотивши кусок хлеба. Он побледнел и, схватив ее за руку, закричал...
И Базаров и Аркадий ответили ей безмолвным поклоном, сели
в экипаж и, уже нигде не останавливаясь, отправились домой,
в Марьино, куда и прибыли благополучно на следующий день вечером.
В продолжение всей дороги ни тот, ни другой не упомянул даже имени Одинцовой; Базаров
в особенности почти не раскрывал
рта и все
глядел в сторону, прочь от дороги, с каким-то ожесточенным напряжением.
Так, молча, он и ушел к себе, а там, чувствуя горькую сухость во
рту и бессвязный шум злых слов
в голове, встал у окна,
глядя, как ветер обрывает листья с деревьев.
Царь, маленький, меньше губернатора, голубовато-серый, мягко подскакивал на краешке сидения экипажа, одной рукой упирался
в колено, а другую механически поднимал к фуражке, равномерно кивал головой направо, налево и улыбался,
глядя в бесчисленные кругло открытые, зубастые
рты,
в красные от натуги лица. Он был очень молодой, чистенький, с красивым, мягким лицом, а улыбался — виновато.
В стороне, туго натянутый, стоял Туробоев, упорно
глядя в шишковатый, выпуклый затылок Лютова, и, медленно передвигая папиросу из угла
в угол
рта, как бы беззвучно шептал что-то.
— Как страшно, — пробормотала она,
глядя в лицо Самгина, влажные глаза ее широко открыты и
рот полуоткрыт, но лицо выражало не страх, а скорее растерянность, удивление. — Я все время слышу его слова.
Впереди толпы шагали, подняв
в небо счастливо сияющие лица, знакомые фигуры депутатов Думы, люди
в мундирах, расшитых золотом, красноногие генералы, длинноволосые попы, студенты
в белых кителях с золочеными пуговицами, студенты
в мундирах, нарядные женщины, подпрыгивали, точно резиновые, какие-то толстяки и, рядом с ними, бедно одетые, качались старые люди с палочками
в руках, женщины
в пестрых платочках, многие из них крестились и большинство шагало открыв
рты,
глядя куда-то через головы передних, наполняя воздух воплями и воем.
«
В самом деле, сирени вянут! — думал он. — Зачем это письмо? К чему я не спал всю ночь, писал утром? Вот теперь, как стало на душе опять покойно (он зевнул)… ужасно спать хочется. А если б письма не было, и ничего б этого не было: она бы не плакала, было бы все по-вчерашнему; тихо сидели бы мы тут же,
в аллее,
глядели друг на друга, говорили о счастье. И сегодня бы так же и завтра…» Он зевнул во весь
рот.
Он
глядит, разиня
рот от удивления, на падающие вещи, а не на те, которые остаются на руках, и оттого держит поднос косо, а вещи продолжают падать, — и так иногда он принесет на другой конец комнаты одну рюмку или тарелку, а иногда с бранью и проклятиями бросит сам и последнее, что осталось
в руках.
Позовет ли его опекун посмотреть, как молотят рожь, или как валяют сукно на фабрике, как белят полотна, — он увертывался и забирался на бельведер смотреть оттуда
в лес или шел на реку,
в кусты,
в чащу, смотрел, как возятся насекомые, остро
глядел, куда порхнула птичка, какая она, куда села, как почесала носик; поймает ежа и возится с ним; с мальчишками удит рыбу целый день или слушает полоумного старика, который живет
в землянке у околицы, как он рассказывает про «Пугача», — жадно слушает подробности жестоких мук, казней и смотрит прямо ему
в рот без зубов и
в глубокие впадины потухающих глаз.
Не раз многие закрывали
рот рукавом,
глядя, как недоверчиво и пытливо мы вглядываемся
в кушанья и как сначала осторожно пробуем их.
— Ничего не требует, кроме того, чтобы мы делали, что должно, — сказал Нехлюдов,
глядя в ее красивое еще, хотя и покрытое около глаз и
рта мелкими морщинками лицо.
А надо заметить, что жил я тогда уже не на прежней квартире, а как только подал
в отставку, съехал на другую и нанял у одной старой женщины, вдовы чиновницы, и с ее прислугой, ибо и переезд-то мой на сию квартиру произошел лишь потому только, что я Афанасия
в тот же день, как с поединка воротился, обратно
в роту препроводил, ибо стыдно было
в глаза ему
глядеть после давешнего моего с ним поступка — до того наклонен стыдиться неприготовленный мирской человек даже иного справедливейшего своего дела.
Глянул в лицо — и лицо стало переменяться: нос вытянулся и повиснул над губами;
рот в минуту раздался до ушей; зуб выглянул изо
рта, нагнулся на сторону, — и стал перед ним тот самый колдун, который показался на свадьбе у есаула.
Через несколько секунд дело объяснилось: зоркие глаза начальника края успели из-за фартука усмотреть, что ученики, стоявшие
в палисаднике, не сняли шапок. Они, конечно, сейчас же исправили свою оплошность, и только один, брат хозяйки, — малыш, кажется, из второго класса, —
глядел, выпучив глаза и разинув
рот, на странного генерала, неизвестно зачем трусившего грузным аллюром через улицу… Безак вбежал
в палисадник, схватил гимназиста за ухо и передал подбежавшим полицейским...
В тот год у нас служил кучер Петро, человек уже старый, ходивший
в бараньем кожухе лето и зиму. Лицо у него было морщинистое, а тонкие губы под небольшими усами сохраняли выражение какой-то необъяснимой горечи. Он был необыкновенно молчалив, никогда не принимал участия
в толках
в пересудах дворни и не выпускал изо
рта глиняной «люльки»,
в которой помешивал иногда горящий табак прямо заскорузлым мизинцем. Мне кажется, что именно он первый сказал,
глядя на сломанную «фигуру...
Он едва держался на ногах, тело его изнемогало, а он и не чувствовал усталости, — зато усталость брала свое: он сидел,
глядел и ничего не понимал; не понимал, что с ним такое случилось, отчего он очутился один, с одеревенелыми членами, с горечью во
рту, с камнем на груди,
в пустой незнакомой комнате; он не понимал, что заставило ее, Варю, отдаться этому французу и как могла она, зная себя неверной, быть по-прежнему спокойной, по-прежнему ласковой и доверчивой с ним! «Ничего не понимаю! — шептали его засохшие губы.
Она уже замахнулась, чтобы, по своему обыкновению, жестко и расчетливо ударить Тамару, но вдруг так и остановилась с разинутым
ртом и с широко раскрывшимися глазами. Она точно
в первый раз увидела Тамару, которая
глядела на нее твердым, гневным, непереносимо-презрительным взглядом и медленно, медленно подымала снизу и, наконец, подняла
в уровень с лицом экономки маленький, блестящий белым металлом предмет.
Гуляет он и любуется; на деревьях висят плоды спелые, румяные, сами
в рот так и просятся, индо,
глядя на них, слюнки текут; цветы цветут распрекрасные, мохровые, пахучие, всякими красками расписанные; птицы летают невиданные: словно по бархату зеленому и пунцовому золотом и серебром выложенные, песни поют райские; фонтаны воды бьют высокие, индо
глядеть на их вышину — голова запрокидывается; и бегут и шумят ключи родниковые по колодам хрустальныим.
— Не беспокойтесь! Все будет
в порядке, мамаша! Чемоданчик ваш у меня. Давеча, как он сказал мне про вас, что, дескать, вы тоже с участием
в этом и человека того знаете, — я ему говорю —
гляди, Степан! Нельзя
рот разевать
в таком строгом случае! Ну, и вы, мамаша, видно, тоже почуяли нас, когда мы около стояли. У честных людей рожи заметные, потому — немного их по улицам ходит, — прямо сказать! Чемоданчик ваш у меня…
Ромашов стоял против нее и, болезненно щурясь сквозь очки,
глядел на ее большой, тонкий, увядший
рот, искривленный от злости. Из окна неслись оглушительные звуки музыки, с упорным постоянством кашлял ненавистный тромбон, а настойчивые удары турецкого барабана раздавались точно
в самой голове Ромашова. Он слышал слова Раисы только урывками и не понимал их. Но ему казалось, что и они, как звуки барабана, бьют его прямо
в голову и сотрясают ему мозг.
Очередь дошла до левофлангового солдатика Хлебникова, который служил
в роте общим посмешищем. Часто,
глядя на него, Ромашов удивлялся, как могли взять на военную службу этого жалкого, заморенного человека, почти карлика, с грязным безусым лицом
в кулачок. И когда подпоручик встречался с его бессмысленными глазами,
в которых, как будто раз навсегда с самого дня рождения, застыл тупой, покорный ужас, то
в его сердце шевелилось что-то странное, похожее на скуку и на угрызение совести.
Наслушавшись вдоволь, он выходит на улицу и там встречается с толпой простецов, которые, распахни
рот, бегут куда глаза
глядят. Везде раздается паническое бормотание, слышатся несмысленные речи. Семена ненавистничества глубже и глубже пускают корни и наконец приносят плод. Солидный читатель перестает быть просто солидным и потихоньку да полегоньку переходит
в лагерь ненавистников.
—
В роту идем из губерни, — отвечал солдат,
глядя в сторону от арбуза и поправляя мешок за спиной. — Мы вот, почитай что 3-ю неделю при сене ротном находились, а теперь вишь потребовали всех; да неизвестно,
в каком месте полк находится
в теперешнее время. Сказывали, что на Корабельную заступили наши на прошлой неделе. Вы не слыхали, господа?
Он взглянул на Петра Иваныча и вдруг остановился, видя, что дядя
глядит на него свирепо. Он с разинутым
ртом,
в недоумении, поглядел на тетку, потом опять на дядю и замолчал. Лизавета Александровна задумчиво покачала головой.
Парень
глядел на него с изумлением, переминая свою шапку на желудке, а
в соседней комнате Джемма, зажав
рот, помирала со смеху.
Злоба кипела
в сердце Малюты, но он еще надеялся убедить Максима и скривил
рот свой
в ласковую улыбку. Не личила такая улыбка Малюте, и,
глядя на нее, Максиму сделалось страшно.
Но ни один мускул при этом не дрогнул на его деревянном лице, ни одна нота
в его голосе не прозвучала чем-нибудь похожим на призыв блудному сыну. Да, впрочем, никто и не слыхал его слов, потому что
в комнате находилась одна Арина Петровна, которая, под влиянием только что испытанного потрясения, как-то разом потеряла всякую жизненную энергию и сидела за самоваром, раскрыв
рот, ничего не слыша и без всякой мысли
глядя вперед.
В неописанном ужасе, раскрыв глаза и
рот, он
глядел в таинственный угол и не кричал, а стонал.
— Н-ну, вот… Теперь
гляди в оба — понимаешь?
Рот разевать нельзя…
Лозищане
глядели, разинувши
рты, как он пристал к одному кораблю, как что-то протянулось с него на корабль, точно тонкая жердочка, по которой, как муравьи, поползли люди и вещи. А там и самый корабль дохнул черным дымом, загудел глубоким и гулким голосом, как огромный бугай
в стаде коров, — и тихо двинулся по реке, между мелкими судами, стоявшими по сторонам или быстро уступавшими дорогу.
Подходит один с папироской — это доктор, и, не
глядя в лицо рекрута, а куда-то мимо, гадливо дотрагивается до его тела и меряет, щупает и велит сторожу разевать ему
рот, велит дышать, что-то говорить.
Все черты бабы-яги, как ее изображает народный эпос, были налицо: худые щеки, втянутые внутрь, переходили внизу
в острый, длинный, дряблый подбородок, почти соприкасавшийся с висящим вниз носом; провалившийся беззубый
рот беспрестанно двигался, точно пережевывая что-то; выцветшие, когда-то голубые глаза, холодные, круглые, выпуклые, с очень короткими красными веками,
глядели, точно глаза невиданной зловещей птицы.
Щука это был полицеймейстер, окунь… был окунь, а мелочь улыбалась,
глядя в большой
рот востроносого полицеймейстера, и наперерыв старалась уловить его намерение сострить над окунем.
За столом самый набольший почти ничего не говорил, а только слушал Мосея Мосеича, да и слушал-то по-мышиному: насторожит уши и
глядит прямо
в рот к Мосеичу, точно вскочить туда хочет.
Пьем, чокаемся, а Мочалов,
глядим, икры не ест, а ободрал воблу, предварительно помолотив ее о сапог, рвет пальцами и запихивает жирное волокно
в рот.
Он поймал; она бросила ему другую конфетку с громким смехом, потом третью, а он все ловил и клал себе
в рот,
глядя на нее умоляющими глазами, и ей казалось, что
в его лице,
в чертах и
в выражении много женского и детского. И когда она, запыхавшись, села на диван и продолжала смотреть на него со смехом, он двумя пальцами дотронулся до ее щеки и проговорил как бы с досадой...
В течение всего вечера господин этот не разевал
рта, а теперь, подсев к Литвинову и сняв шляпу,
глядел на него дружелюбным и несколько смущенным взглядом.
Старику стало тяжело среди этих людей, они слишком внимательно смотрели за кусками хлеба, которые он совал кривою, темной лапой
в свой беззубый
рот; вскоре он понял, что лишний среди них; потемнела у него душа, сердце сжалось печалью, еще глубже легли морщины на коже, высушенной солнцем, и заныли кости незнакомою болью; целые дни, с утра до вечера, он сидел на камнях у двери хижины, старыми глазами
глядя на светлое море, где растаяла его жизнь, на это синее,
в блеске солнца, море, прекрасное, как сон.
Юсов. Понимать-то тут нечего. Хоть тысячу человек приведите, все бы померли со смеху,
глядя на вас. Этого человека вам бы слушать надобно было, разиня
рот, чтобы словечка не проронить, да слова-то его на носу зарубить, а вы спорите! Ведь это комедия, ей-богу, комедия, ха, ха, ха!.. Вот вас дядюшка-то и отделали, хе, хе, хе! да еще мало. То ли бы следовало. Будь я на его месте… (Делает строгую гримасу и уходит
в кабинет.)
— Судьба! — уверенно повторил старик возглас своего собеседника и усмехнулся. — Она над жизнью — как рыбак над рекой: кинет
в суету нашу крючок с приманкой, а человек сейчас — хвать за приманку жадным-то
ртом… тут она ка-ак рванет свое удилище — ну, и бьется человек оземь, и сердце у него,
глядишь, надорвано… Так-то, сударь мой!
Беркутов. А что ж Чугунов? Подьячий как подьячий — разумеется, пальца
в рот не клади. Ведь вы, горячие юристы, все больше насчет высших взглядов, а,
глядишь, простого прошения написать не умеете. А Чугуновы — старого закала, свод законов на память знает; вот они и нужны.
Телятев. Я увидал его
в первый раз здесь,
в парке, с неделю тому назад. Иду я по той аллее и издали вижу: стоит человек, разиня
рот и вытаращив глаза; шляпа на затылке. Меня взяло любопытство, на что он так удивляется. Слона не водят, петухи не дерутся.
Гляжу, и что ж бы ты думал, на кого он так уставился? Угадай!
За обедом уселись следующим образом: m-me Мерова на месте хозяйки, по правую руку ее Тюменев, а по левую Бегушев. Домна Осиповна села рядом с Хмуриным, а граф Хвостиков с Офонькиным. Сам Янсутский почти не садился и был
в отчаянии, когда действительно уха оказалась несколько остывшею. Он каждого из гостей своих,
глядя ему
в рот, спрашивал...
Помня, что это значит, Тетка вскочила на стул и села. Она поглядела на хозяина. Глаза его, как всегда,
глядели серьезно и ласково, но лицо,
в особенности
рот и зубы, были изуродованы широкой неподвижной улыбкой. Сам он хохотал, прыгал, подергивал плечами и делал вид, что ему очень весело
в присутствии тысячей лиц. Тетка поверила его веселости, вдруг почувствовала всем своим телом, что на нее смотрят эти тысячи лиц, подняла вверх свою лисью морду и радостно завыла.
Между тем болван, или, если сказать учтивее, тот, которого называли болваном, сидел за самоваром и,
в бессмысленном испуге, раскрыв
рот и выпуча глаза,
глядел на свою супругу, почти окаменившую его своим появлением.
Растаптывая пол тяжёлыми ударами ног, поручик, хлопнув дверью, исчез, оставив за собой тихий звон стекла висячей лампы и коротенький визг Полины. Яков встал на мягкие ноги, они сгибались, всё тело его дрожало, как озябшее; среди комнаты под лампой стояла Полина,
рот у неё был открыт, она хрипела,
глядя на грязненькую бумажку
в руке своей.
Петрушка помолчал немного и усмехнулся во весь
рот,
глядя прямо
в глаза своему барину.